Записка, как мы уже сказали, была составлена в следующих выражениях:
«Сегодня в десять часов вечера, улица Арбр-сек, гостиница „Путеводная звезда“. Если придете – ответа не надо; если не придете – скажите подателю письма „нет“.
Адресат не был указан.
«Генрих непременно пойдет на свидание, – подумала Екатерина. – Если даже ему и не захочется идти, то теперь он не сможет сказать подателю письма „нет“!
Екатерина не ошиблась. Генрих спросил об Ортоне, и Дариола сказала ему, что он ушел с королевой-матерью, но, найдя записку на месте и зная, что бедный мальчик не способен на предательство, Генрих не стал беспокоиться.
Он, как обычно, пообедал у короля, который то и дело подтрунивал над ошибками, какие допускал Генрих утром на соколиной охоте.
Генрих оправдывался тем, что он житель гор, а не равнин, но обещал Карлу изучить соколиную охоту.
Екатерина была очаровательна и, вставая из-за стола, попросила Маргариту составить ей компанию на весь вечер.
В восемь часов Генрих, взяв с собой двух дворян, вышел с ними из Парижа в ворота Сент-Оноре, сделал большой крюк, вернулся в город со стороны Деревянной башни, переправился через Сену на пароме у Нельской башни, поднялся к улице св. Иакова и здесь отпустил дворян, словно его ожидало любовное свидание. На углу улицы Де-Матюрен он увидел закутанного в плащ всадника и подошел к нему.
– Мант, – сказал всадник.
– По, – ответил король.
Всадник тотчас же спешился. Генрих закутался в его плащ, весь забрызганный грязью, сел на его коня, от которого шел пар, вернулся назад по улице Ла-Гарп, снова переехал через реку по мосту Мельников, спустился на набережную, свернул на улицу Арбр-сек и постучал к Ла Юрьеру.
В знакомой нам зале сидел Ла Моль и писал длинное любовное письмо; кому он писал – вам известно.
Коконнас пребывал на кухне вместе с Ла Юрьером, наблюдая, как жарятся на вертеле шесть куропаток, и спорил со своим другом-трактирщиком, при какой степени прожаренности надо снимать куропаток с вертела.
В эту самую минуту постучался Генрих. Грегуар открыл дверь, отвел лошадь в конюшню, а приезжий вошел в залу, так топая, точно хотел согреть окоченевшие ноги.
– Эй! Ла Юрьер! – крикнул Ла Моль, не отрываясь от письма. – Вас тут спрашивает какой-то дворянин.
Ла Юрьер вошел в зал, осмотрел Генриха с головы до ног и, так как плащ из грубого сукна не внушал ему большого уважения, спросил короля:
– Кто вы такой?
– Ах ты, Господи! – воскликнул Генрих. – Этот господин, – продолжал он указывая на Ла Моля, – сию секунду сказал вам, что я гасконский дворянин и приехал в Париж, чтобы явиться ко двору.
– Что вам угодно?
– Комнату и ужин.
– Хм! – хмыкнул Ла Юрьер. – А у вас есть лакей? Как известно читателю, это был обычный его вопрос.
– Нет, – ответил Генрих, – но я рассчитываю нанять его, когда преуспею.
– Я не сдаю господских комнат без лакейских, – ответил Ла Юрьер.
– Даже если я предложу вам за ужин золотой нобль с розой, а за все остальное рассчитаюсь завтра?
– Ого! Уж больно вы щедры, дворянин! – сказал Ла Юрьер, подозрительно глядя на Генриха.
– Нет. Но, намереваясь провести вечер и ночь в вашей гостинице, которую мне очень хвалил один дворянин, мой земляк, я пригласил поужинать со мной приятеля. У вас есть хорошее арбуасское вино?
– У меня есть такое, что лучше не пивал и сам Беарнец!
– Отлично! Я заплачу за него отдельно... А вот и мой гость!
В самом деле, дверь отворилась и пропустила другого дворянина, на несколько лет старше первого, с огромной рапирой на боку.
– Ага! Вы точны, мой юный друг! – сказал он. – Вы явились минута в минуту – это что-нибудь да значит для человека, проделавшего двести миль!
– Это ваш гость? – спросил Ла Юрьер.
– Да, – ответил тот. Он приехал первым и сейчас, подходя к молодому человеку с длинной рапирой, пожал ему руку, – приготовьте нам ужин.
– Здесь или у вас в комнате?
– Где хотите.
– Хозяин! – крикнул Ла Моль Ла Юрьеру. – Избавьте нас от этих гугенотских физиономий; мы с Коконнасом не сможем говорить при них о своих делах.
– Эй! Накройте ужин в комнате номер два, на четвертом этаже, – приказал Ла Юрьер. – Идите наверх, господа, идите наверх!
Оба приезжих последовали за Грегуаром, шедшим впереди и освещавшим путь.
Ла Моль смотрел им вслед, пока они не скрылись; обернувшись, он увидел, что Коконнас высунул голову из кухни. Широко раскрытые глаза и разинутый рот придавали его лицу вид неописуемого изумления.
Ла Моль подошел к нему.
– Видал, черт побери? – спросил Коконнас.
– Что?
– Двух дворян?
– И что же?
– Готов поклясться, что это...
– Кто?
– Да... король Наваррский и человек в вишневом плаще.
– Клянись, если хочешь, только тихо.
– А, ты их тоже узнал?
– Конечно.
– Зачем они сюда пришли?
– Какие-нибудь любовные делишки.
– Ты так думаешь?
– Уверен.
– Я предпочитаю любовным делам хорошие удары шпагой. Я готов был поклясться, а теперь бьюсь об заклад...
– Из-за чего?
– Что тут какой-нибудь заговор.
– Э! Ты с ума сошел.
– Я тебе говорю...
– А я тебе говорю, что если они заговорщики, то это их дело.
– Что ж, это верно! Ведь я больше не служу у Алансона, так что пускай себе улаживают свои дела, как их душе угодно.
Так как куропатки достигли, по-видимому, той степени прожаренности, какую любил Коконнас, то пьемонтец, рассчитывавший на них как на самое лакомое блюдо своего ужина, позвал Ла Юрьера, чтобы тот снял их с вертела.
А в это время Генрих и де Муи устроились у себя в комнате.