Королева Марго - Страница 166

166

Вот почему приказ короля – не пускать к нему никого, кроме мэтра Паре, – никого не удивил. Мизантропия, как известно, составляла основу характера государя.

Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, положил голову на подушки и, рассудив, что Амбруаза Паре могут не застать дома и он приедет не скоро, решил не тратить попусту время ожидания.

Он хлопнул в ладоши; сейчас же вошел один из стражников.

– Скажите королю Наваррскому, что я хочу поговорить с ним, – приказал Карл.

Стражник поклонился и отправился исполнять приказание.

Король откинул голову: от страшной тяжести в мозгу он едва мог связно говорить, какой-то кровавый туман застилал глаза, во рту все пересохло, он выпил целый графин воды, но так и не утолил жажды.

Он все еще пребывал в этом сонливом состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; следовавший за ним де Нансе остановился в передней.

Король Наваррский услыхал, что дверь за ним закрылась.

Тогда он сделал несколько шагов вперед.

– Государь! Вы звали меня? Я пришел, – сказал он. Король вздрогнул при звуке этого голоса и бессознательно хотел протянуть руку.

– Государь! – стоя по-прежнему с опущенными руками, сказал Генрих. – Вы, ваше величество, забыли, что я больше не брат ваш, а узник.

– Ах да, верно, – ответил Карл, – спасибо, что напомнили. Но я не забыл кое-что другое: как-то раз, когда мы с вами были наедине, вы обещали мне отвечать чистосердечно.

– Я готов сдержать обещание. Спрашивайте, государь. Король налил на ладонь холодной воды и приложил руку ко лбу.

– Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих!

– Только половина: герцог Алансонский должен был бежать, а я – только сопровождать его.

– Зачем вам было его сопровождать? – спросил Карл. – Вы что же, недовольны мной, Генрих?

– Нет, государь, напротив: я мог бы только похвалиться отношением вашего величества ко мне; Бог, читающий в сердцах людей, видит в моем сердце, какую глубокую привязанность я питаю к моему брату и моему королю.

– Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых мы любим и которые любят нас, – заметил Карл.

– Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня ненавидит, – возразил Генрих. – Ваше величество! Вы позволите мне говорить с открытой душой?

– Говорите.

– Государь! Меня ненавидят герцог Алансонский и королева-мать.

– Что касается Алансона, я не отрицаю, – ответил Карл, – но королева-мать к вам очень внимательна.

– Вот поэтому-то я и остерегаюсь ее, государь. И благо мне, что я ее остерегался!

– Ее?

– Ее или ее окружающих. Ведь вам известно, государь, что иногда несчастьем королей является не то, что им служат из рук вон плохо, а то, что им служат чересчур усердно.

– Объяснитесь: вы добровольно обязались сказать мне все.

– Как видите, ваше величество, я так и поступаю.

– Продолжайте.

– Ваше величество! Вы сказали, что любите меня.

– То есть я любил вас до вашей измены, Анрио.

– Предположите, государь, что вы любите меня по-прежнему.

– Пусть так!

– А если вы меня любите, то вы, наверно, желаете, чтобы я был жив, не так ли?

– Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.

– Так вот, ваше величество, вы уже дважды могли прийти в отчаяние.

– Как так?

– Да, государь, уже дважды только Провидение спасло мне жизнь. Правда, во второй раз Провидение приняло облик вашего величества.

– А в первый раз чей облик оно приняло?

– Облик человека, который был крайне изумлен тем, что его приняли за Провидение, – облик Рене. Да, государь, вы спасли меня от стали...

Карл нахмурился, вспомнив, как он увел Генриха на улицу Бар.

– А Рене? – спросил он.

– А Рене спас меня от яда.

– Черт возьми! И везет же тебе, Анрио! – сказал король, пытаясь улыбнуться, но от сильной боли не улыбка, а судорога искривила его губы. – Это не его профессия.

– Так вот, государь, два чуда спасли меня. Одно чудо – это раскаяние флорентийца. Другое – доброта вашего величества. Я скажу вашему величеству откровенно: я испугался, как бы Бог не устал творить чудеса, и решил бежать, руководствуясь аксиомой: на Бога надейся, а сам не плошай.

– Почему же ты не сказал мне об этом раньше, Генрих?

– Если бы я сказал вам эти самые слова даже вчера, я был бы доносчиком.

– А когда ты говоришь их сегодня?

– Сегодня – Другое дело: меня обвиняют – я защищаюсь.

– А ты уверен в первом покушении, Анрио?

– Так же уверен, как во втором.

– Тебя пытались отравить?

– Пытались.

– Чем?

– Опиатом.

– А как отравляют опиатом?

– Почем я знаю, государь? Спросите Рене: ведь отравляют и перчатками...

Карл сдвинул брови, но мало-помалу лицо его разгладилось...

– Да, да, – сказал он, словно разговаривая с самим собой, – в самой природе живых существ заложено стремление бежать от смерти. Так почему же это существо не сделает сознательно того, что делает инстинктивно?

– Итак, государь, – спросил Генрих, – довольны ли вы моей откровенностью и верите ли, что я сказал вам все?

– Да, да, Анрио, ты славный малый. И ты думаешь, что те, кто желает тебе зла, еще не угомонились и будут и впредь покушаться на твою жизнь?

– Государь! Каждый вечер я удивляюсь, что я еще жив.

– Видишь ли, Анрио, они знают, как я люблю тебя, и потому-то и хотят убить. Но будь спокоен – они понесут наказание за свое злоумышление. А теперь ты свободен.

– Свободен покинуть Париж, государь? – спросил Генрих.

– Нет, нет, ты прекрасно знаешь, что я не могу обойтись без тебя. Тысяча чертей! Надо же, чтобы у меня был хоть один человек, который меня любит!

166