Она вовремя втолкнула герцога в кабинет: едва он успел затворить за собой дверь, как король Наваррский, в сопровождении двух пажей, освещавших ему путь восемью желтыми восковыми свечами в двух канделябрах, с улыбкой переступил порог.
Маргарита, чтобы скрыть свое замешательство, сделала глубокий реверанс.
– Вы еще не легли, сударыня? – спросил Беарнец с веселым и простодушным выражением лица. – Уж не меня ли вы дожидались?
– Нет, – отвечала Маргарита, – ведь вы еще вчера сказали мне, что вполне понимаете: наш брак только политический союз, и вы никогда не станете принуждать меня к супружеству.
– Превосходно! Но ведь это нисколько не мешает нам поговорить! Жийона, заприте дверь и оставьте нас одних.
Маргарита уже села, но тут она встала и протянула руку к пажам, словно приказывая им остаться.
– Может быть, позвать и ваших женщин? – спросил король. – Если хотите, я это сделаю, но должен вам признаться – я хочу сказать вам нечто такое, что предпочел бы остаться с вами наедине.
С этими словами король Наваррский направился к двери.
– Нет! – воскликнула Маргарита, стремительно преграждая ему путь. – Нет, не надо, я выслушаю вас!
Беарнец знал теперь все, что ему нужно было знать; он бросил быстрый, но внимательный взгляд на кабинет, словно хотел разглядеть сквозь портьеру его беспросветную темную глубину, затем перевел глаза на бледную от страха красавицу жену.
– В таком случае поговорим, – сказал он самым спокойным тоном.
– Как будет угодно вашему величеству, – ответила молодая женщина, почти падая в кресло, на которое указал ей муж.
Беарнец сел рядом с ней.
– Что бы там ни говорили, а по-моему, наш брак – счастливый брак, – продолжал он. – Я – ваш, вы – моя.
– Но... – испуганно произнесла Маргарита.
– Следовательно, – продолжал король Наваррский, как бы не замечая ее смущения, – мы обязаны быть добрыми союзниками, – ведь сегодня мы перед Богом дали клятву быть в союзе. Не так ли?
– Разумеется.
– Я знаю, как вы прозорливы, и знаю, сколько опасных пропастей разверзается на дворцовой почве; я молод, и, хотя я никому не сделал зла, врагов у меня много. Так вот, к какому лагерю я должен отнести ту, которая носит мое имя и которая клялась мне в любви перед алтарем?
– Как вы могли подумать...
– Я ничего не думаю, я лишь надеюсь и хочу убедиться, что моя надежда имеет основания. Ведь несомненно, наш брак – или политический ход, или ловушка.
Маргарита вздрогнула, возможно, потому, что эта мысль приходила в голову и ей.
– Так на чьей же вы стороне? – спросил Генрих Наваррский. – Король меня ненавидит, герцог Анжуйский ненавидит, герцог Алансонский ненавидит, Екатерина Медичи так ненавидела мою мать, что, конечно, ненавидит и меня.
– Ах, что вы говорите?!
– Я говорю правду, – произнес король, – я не хочу, чтобы кое-кто думал, будто я заблуждаюсь относительно убийства де Муи и отравления моей матери, и поэтому я был бы не прочь, если бы здесь оказался кто-нибудь еще, кто мог бы меня слышать.
– Вы прекрасно знаете, что здесь никого нет, кроме вас и меня, – ответила быстро Маргарита, изо всех сил стараясь держаться как можно спокойнее и веселее.
– Потому-то я и говорю так откровенно, потому-то и решаюсь вам сказать, что я не обманываюсь ни ласками царствующего дома, ни ласками лотарингского дома.
– Государь! Государь! – воскликнула Маргарита.
– В чем дело, душенька? – улыбнувшись, спросил Генрих.
– В том, что такие разговоры очень опасны.
– Нет, не опасны, коль скоро мы одни. Так я вам говорил... – продолжал король.
Для Маргариты это было пыткой; ей хотелось остановить Беарнца на каждом слове, слетавшем с его губ, но Генрих продолжал с показным добродушием:
– Я говорил, что опасность грозит мне со всех сторон: мне угрожает король, мне угрожает герцог Алансонский, мне угрожает герцог Анжуйский, мне угрожает королева-мать, мне угрожают и герцог де Гиз, и герцог Майеннский, и кардинал Лотарингский – словом, угрожают все. Такие вещи чувствуешь инстинктивно, вам это понятно. И вот от всех этих угроз, которые не замедлят обратиться в действие, я могу защититься с вашей помощью, потому что именно те люди, которые ненавидят меня, любят вас.
– Меня? – переспросила Маргарита.
– Да, вас, – с полнейшим добродушием ответил Генрих Наваррский. – Вас любит король Карл; вас любит, – подчеркнул он, – герцог Алансонский; вас любит королева Екатерина; наконец, вас любит герцог де Гиз.
– Государь... – пролепетала Маргарита.
– Ну да! Что же удивительного, что вас любят все? А те, кого я назвал, – ваши братья или родственники. Любить же своих родственников и своих братьев – значит жить в духе Божьем.
– Хорошо, но к чему вы клоните? – спросила совершенно подавленная Маргарита.
– Я уже сказал, к чему: если вы станете моим – не скажу другом, но союзником, – мне ничто не страшно: если же и вы будете моим врагом, я погиб.
– Вашим врагом? О нет, никогда! – воскликнула Маргарита.
– Но и другом – тоже никогда?
– Другом, быть может, и стану.
– А союзником?
– Несомненно!
Маргарита повернулась к королю и протянула ему руку. Генрих взял ее руку, учтиво поцеловал и удержал в своих руках не столько из нежности, сколько желая непосредственно ощущать душевные движения Маргариты.
– Хорошо, я верю вам и отныне считаю вас своим союзником, – сказал он. – Итак, нас поженили, хотя мы друг друга не знали и не любили; женили, не спрашивая тех, кого женят. Таким образом, у нас нет взаимных обязательств мужа и жены. Как видите, я иду навстречу вашему желанию и подтверждаю то, что говорил вам вчера. Но союз мы заключаем добровольно, к нему нас никто не принуждает; наш союз – это союз двух честных людей, обязанных поддерживать и не бросать друг друга; вы согласны с этим?