Королева Марго - Страница 161


К оглавлению

161

Карл снова пустил лошадь в галоп.

Герцог Алансонский побледнел.

– Что нового? – спросил Генрих Маргариту.

– Ничего, – отвечала она. – Но вы заметили, что мой брат сделался пунцовым?

– Это, однако, ему не свойственно, – заметил Генрих.

Придворные удивленно переглянулись и последовали за королем.

Собравшиеся подъехали к тому месту, где опустились птицы; сокол уже выклевывал у цапли мозг.

Подъехав к ним, Карл спрыгнул с коня, чтобы поближе увидеть конец битвы.

Но, ступив на землю, он вынужден был держаться за седло, – земля кружилась у него под ногами. Он чувствовал непреодолимое желание заснуть.

– Брат! Брат! Что с вами? – воскликнула Маргарита.

– У меня такое ощущение, какое, наверное, было у Порции, когда она проглотила горящие угли, – ответил Карл, – я весь горю, мне чудится, что я дышу пламенем.

Сказавши это. Карл дыхнул и был удивлен, что не увидел, как из его губ вырывается огонь.

В это время сокола взяли, снова накрыли клобучком, и все столпились вокруг Карла.

– Ну что, что? Зачем вы меня обступили? Клянусь телом Христовым, все прошло! А если что и было, так просто мне напекло голову и опалило глаза. Едем, едем на охоту, господа! Вон целая стая чирков! Пускай всех! Черт подери! Уж и потешимся!

Тут расклобучили и пустили одновременно шесть соколов, которые и устремились прямо на добычу, а вся охота во главе с королем вышла на берег реки.

– Ну? Что скажете, сударыня? – спросил Генрих Маргариту.

– Скажу, что момент удобный, – отвечала Маргарита, – если король не обернется, мы свободно доедем до леса.

Генрих подозвал сокольничьего, который нес цаплю; раззолоченная шумная лавина катилась по откосу, а он остался там, где теперь соорудили террасу, и делал вид, что разглядывает труп побежденной.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава 1
ПАВИЛЬОН ФРАНЦИСКА I

Как прекрасна была королевская охота на птиц, когда короли были еще почти полубогами и когда охота их была не простой забавой, а искусством!

И все же нам придется расстаться с этим королевским спектаклем и проникнуть в ту часть леса, где вскоре к нам присоединятся все актеры, принимавшие участие в только что описанной нами сцене.

Вправо от Дороги Фиалок идут длинные аркады, образуемые листвой, и в этом мшистом приюте, где среди вереска и лаванды пугливый заяц то и дело настораживает уши, где странствующая лань поднимает отягощенную рогами голову, раздувает ноздри и прислушивается, есть полянка; она находится достаточно далеко, чтобы ее не было видно, но недостаточно далеко, чтобы с этой полянки нельзя было видеть дорогу.

Двое мужчин, лежавших на траве среди этой полянки, расстелив под собой дорожные плащи, положив рядом длинные шпаги и два мушкетона с раструбом на конце дула, называвшиеся в ту пору «пуатриналями», элегантностью своих костюмов напоминали издали веселых рассказчиков «Декамерона», вблизи же грозное оружие придавало им сходство с местными разбойниками, каких сто лет спустя Сальватор Роза писал с натуры на своих пейзажах.

Один из них сидел, подперев голову рукой, а руку коленом, и прислушивался, подобно зайцам или ланям, о которых мы сейчас упоминали.

– Мне кажется, – сказал он, – что сейчас охота странным образом приблизилась к нам. Я даже слышал крики сокольничьих, подбадривавших соколов.

– А я теперь ничего не слышу, – сказал другой, казалось, ожидавший событий более философски, нежели его товарищ. – Вероятно, охота стала удаляться... Ведь я говорил тебе, что это место не годится для наблюдений! Нас не видно – что правда, то правда, – но ведь и мы ничего не видим!

– А черт! Дорогой Аннибал! – возразил собеседник. – Надо же нам было куда-то девать двух наших лошадей, да двух запасных, да двух мулов, так тяжело нагруженных, что я уж и не знаю, как они будут поспевать за нами!.. А чтобы решить столь сложную задачу, я не знаю ничего более подходящего, чем эти буки и столетние дубы! А потому я осмеливаюсь утверждать, что де Муи не только не заслуживает твоих проклятий, но что во всей подготовке нашего предприятия, которым он руководит, я чувствую зрелую мысль настоящего заговорщика.

– Отлично! – сказал второй дворянин, в котором наш читатель наверняка узнал Коконнаса. – Отлично! Слово вылетело – я его ждал. Ловлю тебя на нем. Стало быть мы – заговорщики?

– Мы – не заговорщики, мы – слуги короля и королевы.

– Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.

– Коконнас! Я же говорил тебе, – продолжал Ла Моль, – что ни в малой мере не вынуждаю тебя идти следом за мною в этом приключении, ибо меня влечет только мое личное чувство, которого ты не разделяешь и разделять не можешь.

– Э, черт побери! Кто говорит, что ты меня вынуждаешь? Прежде всего, я не знаю человека, который мог бы заставить Коконнаса делать то, чего он делать не хочет. Но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к дьяволу?

– Аннибал! Аннибал! – воскликнул Ла Моль. – По-моему, вон там виднеется белый иноходец... Как странно – стоит мне только подумать о возлюбленной, и у меня сейчас же начинает биться сердце!

– Да это просто смешно! – зевнув, сказал Коконнас. – А вот у меня совсем не бьется.

– Нет, это не она, – сказал Ла Моль. – Но что случилось? Ведь, по-моему, было назначено в полдень.

– Случилось то, что полдень еще не наступил, вот и все, – отвечал Коконнас, – и, думается мне, у нас еще есть время малость вздремнуть.

Коконнас разлегся на плаще с видом человека, у которого слово не расходится с делом. Но едва его ухо коснулось земли, как он замер и поднял палец, делая Ла Молю знак молчания.

161